– Может быть, тогда мне лучше не переезжать к тебе? – спросила я.

– Может, и лучше, – язвительно сказала Ольга Марковна и закрыла дверь перед моим носом.

Я отправилась обратно домой. Сумки были нетяжелые. С практической точки зрения – ничего страшного. Я, конечно же, была зла на мать, но, с другой стороны, я могла теперь со спокойной душой оставаться у себя.

Не прошло и часа после того как я приехала домой, как позвонила мать. Опять плач. И просьба вернуться к ней. Я могла сделать тысячу копий с ее ключей – только бы вернулась и осталась у нее. Сумки я, к счастью, еще не разобрала. Вызвав такси, я снова отправилась к Ольге Марковне. И у меня началась другая жизнь.

Разговор с матерью о внезапных изменениях ее настроения возник сам собой, когда я во второй раз предстала перед ней со своими сумками. Она начала его сама прямо в коридоре, как только за мной захлопнулась входная дверь.

– Не знаю, что со мной происходит. Как накатит какая-то злоба, я сама не своя. Ты уж не обижайся, ладно? – попросила она.

Было заметно, что она и сама страдала от этих накатов. Я предложила ей купить для нее что-то успокоительное, но она отказалась.

– Я против самолечения. В аптеке впихнут то, что им надо продать, можно только себе навредить. Такие лекарства должен выписывать врач.

Но идти в поликлинику она отказалась.

– Вызови врача на дом. Скажи, что я не могу ходить.

Я так и сделала. Участковая врачиха, которая пришла по моему вызову на следующий день, нас, конечно же, отругала: ходить Ольга Марковна как-никак могла. Наше «злоупотребление помощью на дому» сделало ее несговорчивой, и дело кончилось тем, что она направила мать в психдиспансер.

– У вас сотрясение мозга. Мозг не в моей компетенции. В психоневрологическом диспансере вам и выпишут все, что нужно для вашего мозга, – сказала она Ольге Марковне.

– Меня? В психдиспансер? Да вы что?! – возмутилась мать. И тем только укоротила визит своего участкового врача.

Психдиспансеры всегда были для матери заведениями с плохой репутацией. Приемные пункты шизофреников, не более того. Она не верила мне, что так это, наверное, и было в советское время, но сейчас психоневрологические диспансеры – просто отдельные поликлиники для всего того, что связано с психикой. Туда ходят, например, за справкой о состоянии психического здоровья для получения водительских прав или при приеме на работу, убеждала я ее. Там также дают консультации, когда возникают депрессивные настроения или стресс. И наконец мать согласилась со мной, что необходимость в успокоительных средствах в данный момент перевешивает все остальное.

– Только при условии, что они меня не возьмут к себе на учет. Всех, кто на учете в психдиспансере, могут в любой момент увезти в дурдом.

Я пообещала ей, решив, что это мелочь, о которой мать потом забудет.

Мне понравилась женщина-психиатр, к которой мы попали на прием. Ее звали Ада Петровна. Она умела терпеливо слушать, выдерживала верные паузы в верные моменты и располагала к себе спокойной уверенностью в себе и своем деле.

У Ады Петровны было еще и доброе сердце. Я почувствовала это в первые минуты ее разговора с матерью. Ее реплики звучали сочувственно, в них было простое человеческое участие, а не только профессиональная эмпатия врача – такое, во всяком случае, возникало впечатление. В Аде Петровне не было ничего от той иерархической культуры медицинского обслуживания, которое у нас распространено: врач где-то сверху, а пациент – снизу. Да и мать это, похоже, чувствовала: она ничему не сопротивлялась, на вопросы отвечала старательно, чуть ли не как школьница, и даже иногда улыбалась, что в последнее время стало большой редкостью.

Расспрашивая Ольгу Марковну, Ада Петровна заполняла анкету, что означало постановку на учет. Но мать это тогда не сообразила. Она была увлечена разговором с симпатичной собеседницей, интересующейся ее чувствами. Говорить о таких вещах, и говорить спокойно, с целью самоисследования, Ольге Марковне было несвойственно, но вот она неожиданно для себя это испробовала, и ей понравился такой акт самопознания.

Мы ушли из психдиспансера с тремя рецептами и отправились с ними в аптеку, находившуюся поблизости. Лекарства оказались там в наличии, и мы их сразу же получили. Это были успокоительные таблетки, пилюли для укрепления нервной системы и снотворные. И я и мать вернулись домой с чувством, что все у нас получилось как нельзя лучше. Ольга Марковна мне так это прямо и сказала по дороге, и я ее поддержала.

Но дома все пошло наперекосяк, а вечером и вообще произошла катастрофа. Новые лекарства мать не успокоили. Ее разочарование в них взвинтило ее до предела, и снотворное ей с первой таблетки тоже не помогло. Подействовала, и то с замедлением, лишь вторая таблетка.

4

Ольге Марковне не стало лучше от лекарств и на следующий день. Я отправилась к Аде Петровне опять, в этот раз одна. Мать вообще отказалась выходить из дома. Во время завтрака она разозлилась на свою левую руку, которая все делала не так хорошо, как правая. А когда встала из-за стола, то в ярости отбросила от себя оставленную рядом со стулом палку и шагнула без нее. К счастью, я успела ее подхватить, иначе бы она упала. До кровати Ольга Марковна дошла уже с палкой. И потом хотела только лежать.

Мне пришлось долго ждать, пока подошла моя очередь на прием к нашему психиатру. В тот день был наплыв посетителей, которые пришли в психдиспансер за справками. Очередь шла то быстро, то с промедлениями и наконец дошла до меня.

Ада Петровна доброжелательно выслушала меня и задумалась. Перед ней лежала учетная карта матери, но она заглянула туда лишь на секунду – свой вчерашний разговор с Ольгой Марковной она помнила еще хорошо.

– Ваша мама удивила меня своей полной готовностью делать все необходимое, чтобы избавиться от своего психического расстройства. Обычно эта готовность лишь частичная, а то и вообще отсутствует. Родственники приводят больных чаще всего по собственной инициативе, а те сами своих дисфункций не сознают или принимают их за что-то другое. Приходят к нам, поддавшись уговорам близких, а должной мотивации у них нет.

– А что, у моей матери настоящее психическое расстройство?

– Что значит «настоящее»?

– Ну, такое, с каким берут в психбольницы, – сказала я.

– В этом смысле оно настоящее.

Вчера о диагнозе речь не заходила. Я спросила, поставлен ли он.

– Да, я поставила предварительный диагноз. И вам как дочери я могу его сообщить.

Она произнесла три слова, которых я прежде никогда не слышала. А потом по моей просьбе перевела их на обычный язык как посттравматический поведенческий синдром, вызванный сотрясением мозга.

– У вашей мамы могут возникать иррациональные